Там, где зимуют птицы. С фонарем

В районе Порта Ильича, где я наблюдал за зимовкой птиц, много рыбачьих поселков.

В этих поселках я побывал не один раз. Останавливался у рыбаков, выезжал вместе с ними осматривать сети и расспра­шивал старожилов о природе края.

Однажды в воскресный день моиновый приятель Семен Иванович повез меня на своем боте по разливу одной из гор­ных речек. Семен Иванович хотел показать мне еще новое место, где зимуют птицы.

Мы проплавали целый день по широкому озеру, вернее, по разливу, затопившему низины на десятки километров. Было даже странно подумать, что летом, когда в горах стают снега и речки пересохнут, этот огромный водоем тоже высохнет и превратится в унылую, плоскую равнину.

Но пока озеро было полно водой, в нем кипела жизнь. Не­сметное множество лысух шныряло у берегов, среди полуза­топленных кустов.

Я смотрел на этих забавных птиц, которые, плавая, то и дело кивали головами, будто раскланивались.

Лысухи подпускали нас совсем близко, так что я отлично мог их разглядеть. По внешнему виду лысуха похожа на не­большую курицу. Она вся черная, только на самом лбу имеется светлое пятнышко, будто лысинка. За это птица и получила свое название.

Лысухи — водяные или, вернее, болотные птицы. Всю жизнь проводят ониили на воде, или в топких зарослях камышей. Они прекрасно плавают, летают неохотно.

Заметив, что наш бот приближается к ним, птицы сразу не улетели, а сначала пытались удрать от нас вплавь; только когда мы их уже совсем настигали, они начинали махать короткими крыльями и, быстро перебирая по воде лапками, будто бежали по ней. А потом, вдруг оторвавшись от воды, лысухи вытягива­ли лапы назад, и получалось нечто вроде хвоста. На лету эти птицы очень походили на тетеревов-косачей. Лысух было кру­гом так много, что я просто поражался, откуда их здесь стольковзялось. Казалось, что на это озеро собрались лысухи со всех озер и болот нашей страны.

А вот и еще временные обитатели южных мест. Прилетели они зимовать на берега Каспия с глухих таежных. озер и из далекой, холодной тундры. Я взял бинокль и стал рассматри­вать стаю больших птиц, сидящих вдалиoт берега, на самом разливе. В бинокль мне было легко их разглядеть. Красиво и стройно держась на воде, они плавали, высоко подняв голову на длинной, совершенно прямой шее. Среди снежно-белых взрослых птиц резко выделялись своим грязновато-серым оперением молодые, вывода этого года. Вся стая лебедей плавала очень спокойно, по-видимому не обращая на нас никакого внимания.

Но когда мы подплыли к ним метров на сто, лебеди сразу насторожились; еще секунда— птицы замахали огромными крыльями и, тяжело разбежавшись по воде, полетели куда-то вдаль.

Лебедей на разливе было очень много, но ближе ста метров они нас не подпускали, так что я не мог их как следует разгля­деть без бинокля, простым глазом.

— Да ты не огорчайся, мы их перехитрим, — утешил меня Семен Иванович.

Но мне в это плохо верилось, тем более что мой спутник повернул бот по направлению к поселку.

— Когда же, Семен Иванович, мы их перехитрить-то мо­жем, если ужедомой плывем? А завтра я должен от вас уехать...

— Ничего, у нас времени на все хватит, — улыбаясь, отве­тил он.

Мы вернулись в рыбачий поселок. Наступил вечер, и я, к своему изумлению, увидел, что Семен Иванович опять куда-то собирается.

— Как «куда»? — в свою очередь, удивился он. — Я же тебе обещал лебедей показать! Прямо к ним подвезу.

— Какие же теперь лебеди, когда ночь на дворе?

— А вот именно ночью к ним подкрасться можно.

— Но ведь мы ничего не увидим!

— Не тревожься, все, что надо, увидим, — усмехнулся Се­мен Иванович.

С большим любопытством я стал следить за тем, что он делает. А он положил в бот весло, шест, чтобы отталкиваться на мелких местах, и под конец принес и приладил на носу бо­тика большой фонарь. С трех сторон внутренность фонаря была обита белой жестью, как рефлектор, для лучшего отра­жения света, а спереди вставлено стекло. Внутрь фонаря Семен Иванович поставил керосиновую лампу.

— Ну, вот все и готово. Садись, поплывем.

Я сел, и мы снова отправились на тот же разлив, по которо­му плавали сегодня днем. Но теперь мы плыли в сплошной темноте; фонаря Семен Иванович не зажег.

— Ни к чему, — ответил он на мои вопрос. — Только зря керосин жечь. И так доплывем.

Кругом шуршал прошлогодний сухой камыш. Иной раз ветки кустов хлестали прямо в лицо, так что приходилось все время для предосторожности защищать рукой глаза.

Но Семен Иванович и ночью, в темноте, чувствовал себя так же уверенно, как днем.

— Вот тут сейчас кустик будет, малость поостерегись, — говорил он, и в следующий момент голые ветки цепляли меня за лицо и одежду.

Наконец наш бот выбрался из протока на чистую воду разлива.

— Теперь огонек и засветим, — сказал Семен Иванович, доставая спички и зажигая в фонаре лампу.

И сразу все переменилось: темнота кругом стала еще гуще, нас будто накрыла черная шапка ночи. Зато впереди на несколько метров вода, кусты и камыш — все осветилось неярким желтоватым светом. Казалось, что мы находимся под каким-то черным колпаком, в котором спереди вырезано круглое черное отверстие, и в это отверстие мы видим все, что находится перед нами. Но все это было освещено не луной и не солнцем, а каким-то иным — слабым, слегка колеблющимся светом.

Семен Иванович положил весло, взял в руки шест и, не­слышно отталкиваясь им, повел наш бот вдоль берега. А впереди поплыло желтое пятно света, выхватывая из темноты то куст, то островок камыша, то затопленные верхушки осоки.

Вдруг перед нами, почти у самой лодки, зашевелилось что-то. Лысуха! Она спала здесь, на мелководье. Очнувшись, птица никак не могла понять, что за необычный свет на нее надви­гается. Она быстро вертела головой, но не трогалась с места. Только когда мы чуть не наехали на нее, птица вдруг рванулась вперед и, захлопав крыльями, исчезла в темноте.

В ответ на ее взлет с разных сторон, спереди и с боков, послышалось тоже хлопанье крыльев, и темные силуэты бегу­щих и летящих птиц стали проноситься через освещенное место.

Одна из лысух с разлету чуть не ударилась прямо в стекло фонаря. Она задела меня крылом за рукав и, очевидно потеряв равновесие, тут же шлепнулась в воду; потом снова взлетела.

— Надо дальше от берега отплывать, — тихо сказал Семен Иванович, — а то эти черти такой шум подымут — все дело испортят.

— Неужели мы и к лебедям так же близко подплывем? — шепотом спросил я.

— Конечно. Лебедь ночью смирно сидит, хоть рукой бери. Зато днем эта птица строгая, аккуратная, от человека подаль­ше хоронится. Знает, что человек может ей вред причинить, может застрелить ее... — Мой спутник помолчал и добавил: — А вот убей лебедку — лебедь уж никуда не денется, так и бу­дет около этого места кружить, подружку искать. Покружит день-другой, а как уверится, что ее нет, сам на охотника полетит: убей, мол, и меня тоже.

— Ну, это уж выдумки! — ответил я. — Ни одна птица сама к охотнику не полетит, чтобы ее застрелили.

— Не веришь? — сердито спросил Семен Иванович. — Ни в чем вы нам, старикам, не верите. И в то, что к лебедям тебя подвезу, тоже не веришь. Эх вы, всезнайки! — И он умолк.

На открытой воде лысух больше не попадалось. Мне даже стало жалко, что мы отъехали от берега, — уж очень занятно было смотреть на ночной переполох этих птиц.

Но вот впереди темнеют какие-то неподвижные комочки. Мыподплываем ближе. Комочки сразу оживают, поднимают го­ловки, оглядываются и с громким кряканьем, хлопая крыльями, исчезают в темноте. А дальше виднеются еще и еще. Значит, мы заехали в самый табун спящих уток.

Некоторые из них, так же как лысухи, сразу никак не могли опомниться. Они вертели головками и плыли перед лод­кой, не уходя из освещенного круга.

«Эх, если бы было с собой ружье, — подумал я, — полную лодку можно наколотить».

Будто отвечая на мои мысли, Семен Иванович сказал:

— Ведь раньше так, с фонарем, птицу и били. Сколько ее уничтожали — не сочтешь. А теперь это строжайше воспре­щается.

Наконец мы выбрались из табуна уток и снова поплыли по безмолвному, будто застывшему озеру.

Мы плыли так около получаса. Птиц больше нигде не попа­далось. Кругом была только непроглядная темнота, да перед самой лодкой желтело пятно света, едва освещая затихшую воду. Я совсем приуныл.

И вдруг невдалеке от нас в неярком свете фонаря начали вырисовываться из темноты неподвижные белые силуэты. Было похоже, будто на черную гладь воды кто-то набросал огромные комья пены. Бот неслышно подвигался вперед, и в следующий момент я уже ясно увидел, что это лебеди. Целая стая больших белых птиц спокойно спала на воде, положив под крыло длин­ные шей и головы. Мы были уже совсем рядом, в каких-нибудь десяти метрах от ближайших птиц.

Мне стало даже как-то не по себе: еще секунда — и эти неподвижные белые «комья пены» очнутся, превратятся в жи­вых птиц и со страшным шумом полетят прочь.

Вот один из лебедей уже поднял голову, насторожился; вот очнулся второй, третий, четвертый... Из белой массы перьев тут и там вскидывалась вверх длинная, прямая, как палка, шея, и небольшая головка на ней начинала беспокойно огля­дываться по сторонам.

А мы подплывали все ближе и ближе. Переднего лебедя уже можно было достать концом шеста. Птица нерешительноповорачивалась и отплывала от надвигавшегося на нее светло­го пятна. Ни бот, ни нас лебедь не мог заметить. Фонарь был пристроен на самом носу, и свет, отражаемый жестяным рефлектором, падал только вперед. Вся лодка и мы оставались невидимыми в непроницаемой темноте.

Неожиданно один из лебедей, очутившись немного сбоку от нас, очевидно, все-таки заметил темный силуэт лодки. С тре­вожным криком захлопал он крыльями, разбежался и поднял­ся в воздух. И в тот же миг вся стая со страшным шумом тоже взлетела и скрылась вдали.

Я невольно присел в боте, боясь, чтобы какой-нибудь из лебедей в суматохе не налетел на нас и не сбил бы меня в воду.

Шум от поднявшейся стаи тут же стих. Все птицы исчезли в темноте. Только изредка доносились оттуда отдельные голоса лебедей. Все реже, все тише...

— Видал? — взволнованно и почему-то шепотом спросил Семен Иванович.

— Видал, — так же тихо ответил я.

И вдруг мы оба увидели, что на темной воде белеет еще одна птица.

Она, так же как и другие, уже заметила нас, она слышала наши голоса, но не летела прочь, а, наоборот, двигалась прямо к лодке.

— Один, без пары остался, — сказал старик. — Лети, лети, голубчик! Мы тебя ведь не тронем.

Но птица подплывала все ближе.

Мне стало как-то не по себе. Вспомнил рассказ старика о лебеде, плывущем прямо к охотникам.

— Кши! — не выдержал Семен Иванович и замахнулся на птицу шестом.

Но она и тут не взлетела, а только шарахнулась в сторону и громко, испуганно загоготала.

— Тьфу ты, шут тебя побери! — воскликнул Семен Ивано­вич. — Да ведь это гусак! А я-то впотьмах за лебедя принял.

— Какой гусак?

— У тетки Федосьи намедни со двора улетел. Говорил ей, дурехе, подрежь ему крылья... Не послушалась, вот он и утек. А теперь по разливу шатается да еще к лебедям присоединился, поганец эдакий! — И Семен Иванович, видимо очень недоволь­ный тем, что так просто закончилась его романтическая исто­рия с одиноким лебедем, круто повернул свои бот. Мы поплыли обратно к дому, и Федосьин гусак поплыл вслед за ботиком. Изредка он одобрительно гоготал, будто благодарил нас. На­верно, по-своему, по-гусиному, он решил, что именно его-то мы и разыскивали всю ночь по этим разливам.