По горным тропам. Наши субтропики

В южном отделе заповедника есть еще один интереснейший уголок — это тисо-самшитовая роща. Находится она возле при­морского городка Хосты.

Заканчивая свое знакомство с заповедником, я решил побы­вать и там. На автобусе я доехал до Хосты, а оттуда, расспросив дорогу, пошел вдоль берега горной речки.

Прошел около полутора километров, и вот передо мной белая каменная изгородь, ворота, а за ними уже начинается за­поведная роща.

Признаюсь, шел я туда без всякого воодушевления. Я пред­ставлял себе эту рощу чем-то вроде курортного приморского парка, с расчищенными, усыпанными песком дорожками, с цветниками, лавочками, на которых отдыхает нарядная публи­ка. Но заповедная роща оказалась совсем иной.

Проводить меня пошел научный сотрудник Петр Алексее­вич. Он уже пятнадцать лет работает здесь и знает наизусть каждый уголок, каждое деревце.

Войдя в ворота и оглядевшись, я с радостью увидел, что ошибался в своих представлениях насчет приморского парка, цветников и прочего. Прямо от входа дорожка скрывалась в густой, почти непроходимой зелени девственного горного леса.

Мы вошли в него и направились вглубь по каменистой тро­пе. Она вела среди скал, густо заросших низкорослыми де­ревьями. Их ветки были сплошь укрыты твердыми вечнозеле­ными листочками.

— Это и есть самшит,— сказал мне Петр Алексеевич,— по прозвищу «железное дерево». Самшит очень тяжел — его удельный вес больше единицы. Поэтому, если бросить обрубок в воду, он тонет. Древесина этого дерева чрезвычайно крепка и в изделиях часто заменяет металл. Употребляют ее вместо металла в деталях машин, там, где требуется бесшумная рабо­та. Из самшита делают челноки для ткацких станков, различ­ные блоки, шестерни и валики. Кроме того, из него вытачивают бильярдные шары, шашки, шахматы и самые разнообразные художественные изделия.

Слушая Петра Алексеевича, я оглядывался по сторонам, стараясь найти крупное дерево самшита. Но кругом все дерев­ца были очень небольшие, на глаз не выше четырех — пяти мет­ров и толщиной не более десяти — пятнадцати сантиметров.

— Это что же, сравнительно молодая поросль? — спро­сил я.

— Да как вам сказать... — улыбнулся Петр Алексеевич. — Смотря с чем сравнивать. Таким деревцам около сотни лет, а многим и побольше будет.

— Что вы говорите! Сколько же лет может прожить самшит и каких размеров он в конце концов достигает?

— А я вам покажу, — ответил Петр Алексеевич.

Мы шли все дальше и дальше в глубь леса, и чем больше углублялись в него, тем он становился гуще и фантастичнее по своим очертаниям. Стволы и ветви деревьев были сплошь оплетены гибкими стеблями лиан. Но, помимо этого, с ветвей самшита свешивались зеленые бороды мхов, образуя целые гирлянды. А на земле роскошно зеленели заросли папорот­ника.

— Взгляните на наши субтропики — настоящие джунг­ли! — сказал Петр Алексеевич. — Тепло и влажно летом и зимой, да и не мудрено: с одной стороны Черное море, а с другой — горы, они загораживают от холодных ветров. У нас сред­няя температура выше плюс четырнадцати градусов. — Петр Алексеевич огляделся и добавил: — Тут не только самшит растет — вот вам падуб. — И он тронул рукой кустарник с растопыренными колючими листьями. — А вот лавровишня. Уж это-то деревце вы наверняка знаете.

Мы прошли немного дальше по тропинке, и Петр Алексее­вич указал мне на очень странное растение. Это был папорот­ник, но рос он не на земле, а высоко над ней, на толстом дре­весном суку.

— Не подумайте, что такое растение — паразит, — сказал Петр Алексеевич, — что оно вытягивает соки из дерева, на ко­тором растет. Папоротник-многоножка питается главным обра­зом из атмосферы, так же как и эти мхи на деревьях. Они то­же не паразиты, наоборот, даже полезны для дерева, на кото­ром растут. Дело в том, что самшит очень требователен к влаге, мох же сохраняет ее и тем самым предохраняет дерево от высыхания и от сравнительно резких колебании температу­ры. Правда, такой мох получает питание не только из окру­жающей атмосферы, он питается также за счет верхних, отми­рающих частиц коры дерева, на котором растет. Но это, конечно, дереву нисколько не вредит.

Мы медленно продвигались в глубь этого чудесного субтро­пического леса с его непроходимыми зарослями.

— А вот взгляните, — сказалПетр Алексеевич, срывая ка­кое-то травянистое растение с широкими зелеными листьями. — Ну-ка, что это такое? — И он указал на лист.

— То есть как «что такое»? — удивился я. — Самый обыч­ный листок.

Петр Алексеевич перевернул лист тыльной стороной, и я увидел, что в центре к нему прикреплена на крохотном стебельке красная ягода.

Я ничего не мог понять: почему же ягода растет не как обычно, на ветке, а посередине листа?

— Вот видите, какое интересное растение, — улыбнулся, видя мое недоумение, Петр Алексеевич. — Это иглица, представитель древнего растительного мира. А широкие листовид­ные пластинки — ее боковые побеги. На них, как и на обычных побегах, весной бывают маленькие зеленоватые цветочки, а летом они превращаются в ягоды. Все эти растения, которые я вам покажу: и самшит, и тис, и падуб, и лавровишня — все они представители давным-давно минувших эпох. Вообразите себе, что мы с вами, как в сказке, перенеслись на много-много веков назад и вот теперь бродим по доисторическому лесу...

И действительно, все кругом было словно в сказке. Мы стояли на едва заметной тропинке, которая вела по крутому горному склону. Кругом росли причудливо искривленные де­ревца, сплошь увитые гибкими лианами. А зеленые бороды мхов, свисавшие с ветвей, походили на какие-то водоросли. Я взглянул вниз. Там вся эта путаница ветвей, мхов и лиан казалась еще более фантастической. Синеватая дымка ту­мана слегка окутывала ущелье, и мне вдруг с необыкновен­ной ясностью представилось, что я вовсе не в лесу, а на дне океана.

Подняв кверху глаза, я увидел прямо над головой какие - то крючковатые серо-зеленые не то побеги, не то лапы и щупальцы невиданных морских чудовищ. Я смотрел будто из глу­бины, со дна океана. А где-то далеко-далеко вверху, в узком просвете меж скал, синело, искрилось небо.

«А может быть, это вовсе не небо, а прозрачная глубина воды? Вот сейчас в ней покажутся силуэты плывущих рыб», И я невольно вспомнил:

Сидит у царя водяного Садко

И смотрит с тоскою печальной,

Как море-пучина над ним высоко

Синеет сквозь терем хрустальный.

— Петр Алексеевич, — воскликнул я, — да ведь это настоя­щее морское дно! Вот где бы надо снимать картину «Садко»!

— Да-да, на морское дно очень похоже, — ответил мой спутник. — Многие говорят.

С каждым шагом в этом необычайном лесу передо мноюоткрывалось что-нибудь новое. Вот Петр Алексеевич привел меня к сравнительно большому дереву самшита, вышиной мет­ров десять — пятнадцать. Ствол его внизу был довольно толст, наверно, в диаметре около сорока сантиметров.

— Этому дереву не меньше полтысячи лет, — сказал мои спутник. — Преклонный возраст. Видите, уже начинает посте­пенно дряхлеть и гибнуть.

Посмотрев на «почтенного старца», мы пошли знакомиться с другими ценнейшими представителями заповедной рощи — с тисом, или, как его иначе называют, красным деревом.

Тис по внешнему виду немного напоминает сосну. Ветви его покрыты длинными темно-зелеными иголками. Растет он чрезвычайно медленно: за три — четыре тысячи лет вырастет всего около тридцати метров в вышину. Тис прозвали еще «негной» — за его исключительную стойкость против гниения. Упавшее дерево может пролежать на земле сотни лет и не поддается гниению.

Петр Алексеевич рассказал мне, что в зарубежных странах до наших дней сохранились древние здания, балки которых сделаны из тиса. Они служат уже пятьсот, шестьсот и более лет.

— В далеком прошлом, — продолжал Петр Алексеевич, — леса тиса, так же как и самшита, росли в разных частях Евро­пы. Но потом, с изменением климата, они стали быстро исче­зать. Исчезновению этих ценнейших пород во многом «помог» и сам человек. Тисовые и самшитовые леса беспощадно выру­бались на различные поделки. Из тиса строились сваи, подземные сооружения. Он же шел на обшивку подводных частей су­дов. Кроме того, тис в древности употреблялся на изготовление луков. А благодаря тому, что древесина его имеет очень красивый красноватый оттенок, он широко использовался для выделки дорогой мебели. Но и этим еще не исчерпываются его ценные качества. Древесина тиса прекрасно резонирует и мо­жет быть с успехом использована для изготовления роялей. В общем, люди «постарались», — закончил Петр Алексеевич, — и вырубили тис, да и самшит везде, где только могли. У нас в стране тис в очень небольшом количестве сохранилсятолько на Черноморском побережье Кавказа, в Кахетин и в Крыму.

— А почему же он уцелел именно в этих местах? — поинте­ресовался я.

— Он уцелел там, откуда его было трудно вывезти. — Петр Алексеевич указал на окружающие нас скалы и ущелья. — Как вы его, например, отсюда повезете, на чем? По такой крутизне, да еще сквозь чащу, ни на лошади, ни на волах не проедешь. Значит, нужно сперва дорогу к каждому дереву прокла­дывать, а потом его уж вывозить. Ну, это, конечно, слишком накладно, овчинка выделки не стоит. Вот, благодаря недо­ступности этих мест, тис здесь до наших дней и сохранился. Ведь это же кругом естественный лес, здесь не было никаких посадок.

Наша тропа стала подниматься вверх по склону горы, а потом ее вдруг сменила довольно крутая деревянная лестница.

— Поглядите-ка на ступеньки, — обратил мое внимание Петр Алексеевич.

Я взглянул под ноги. Широкие ступеньки, прочно врубленные в каменистую почву, были коричневато-красной окраски.

— Это же красное дерево! — с изумлением воскликнул я.

— То-то и есть, — кивнул головой Петр Алексеевич. — Мыс вами будто во дворце по парадной лестнице поднимаемся. Да, положим, ни в одном дворце, конечно, такой огромной лестницы нет.

— Сколько же деревьев вы порубили на такую лестницу? — с сожалением спросил я.

— Что вы, у нас каждое дерево на учете! — изумился Петр Алексеевич. — Мы ни одного не рубим, разве уж только, если совсем засохнет. А эта лестница выстроена из тех деревьев, ко­торые сами свалились. Они, наверно, уже сотни лет здесь ле­жали. Вот мы их и пустили в дело.

Осматривая заповедный лес, мы зашли в узкое ущелье; дно его было выстлано гладкими, будто отполированными ка­менными плитами.

Я с интересом оглядывал это необычное сооружение.

— Немало, видно, трудов и средств понадобилось, чтобы прорубить в неприступных скалах такую удобную и ровную до­рогу?

— Ни одной копейки не потребовалось, — ответил на мои вопрос Петр Алексеевич. — Это сама природа так для нас по­старалась. Много веков назад верхнийгорный пласт почему-то треснул и слегка раздвинулся, вот и получился такой каменный коридор.

Мы шли по коридору довольно долго. Слегка извиваясь, он вел нас вверх по склону горы. А кругом, по сторонам, росли все те же густые заросли самшита.

Глядя на ближайшие к нам деревца, которые росли на са­мом краю коридора, я заметил, что корни их почти не углуб­ляются в почву. Да и углубляться-то было некуда: деревца росли прямо на голых скалах, только слегка прикрытых мо­хом.

Я обратил на это внимание Петра Алексеевича.

— Все наши растения очень нетребовательны к почве, —ответил он, — растут прямо на камнях. Им бы только как-нибудь ухватиться корнями — вот и все. Но зато скудость почвы здесь с избытком вознаграждается теплым и влажным клима­том. Влаги в воздухе у нас очень много. Недаром же эти места зовутся «наши субтропики».

Наконец мы взобрались на самый верх скалы, к развалинам древней крепости. Отсюда открывался чудесный вид на ущелье и на соседние горы.

Мы сели на древние камни, поросшие мохом и лишайни­ками.

Я смотрел через ущелье на горы и думал о том, что, наверно, сотни лет назад отсюда вдаль зорко смотрели сторожевые дозоры. Они охраняли каменную твердыню башни. Прошли века, и от этой башни сохранились только одни развалины. А вот сами горы, ущелья остались все те же. И такая же ти­шина царит здесь, как много столетий назад. Здесь, среди гор и непроходимых лесов, кажется, ничто не напоминало о нашем XX веке — веке сложных машин, электричества и атомной энергии.

Неожиданно легкий гул, как отдаленный полет шмеля, по­слышался в воздухе. Гул становился все слышнее, все громче. И вот над зеленой шапкой горы показался летящий самолет. Он прогудел и скрылся, и снова вокруг наступила такая же тишина.

На обратном пути я спросил Петра Алексеевича, какие жи­вотные водятся в этом заповедном лесу.

— Участок-то невелик, всего триста гектаров, — ответил мои спутник, — поэтому зверю держаться у нас постоянно негде. А так, заходом, всякий зверь бывает — и кабан, и медведь... Однажды очень занятная история вышла как раз неподалеку от развалин крепости, где мы только что были.

Пошли мы поздней осенью осматривать своилесной участок. Проходим мимо одной пещеры в скале и видим, что вход в нее, будто нарочно, завален сучьями, мохом, землей. Что за странность? Подошли, поглядели, но, правда, особого внима­ния не обратили и дальше пошли. А на обратном пути — глядим, а уж вход в пещеру свободен: мох, сучья, земля — все в разные стороны раскидано, а на земле, на мху, свежие отпечат­ки медвежьих следов. Значит, сам Михаил Иванович Топты­гин забрел в пещеру и завалил изнутри выход, чтобы не ду­ло, — наверно, убежище себе устраивал, а мы ему помешали. Жалко, что потревожили, да ничего не поделаешь, больше уже не вернулся...

Петр Алексеевич помолчал и добавил:

— Иной раз и куницы сюда забегают. Только тоже случайно. Да ведь наш заповедник и не рассчитан на разведение животных. Наша главная задача — охрана и разведение тиса.

— Вернее, охрана, — поправил я. — Разводить-то вы его еще не умеете.

— Нет, умеем, — возразил Петр Алексеевич, — и это совершенно необходимо, потому что в природе тис крайне медленно возобновляется. У его семян очень длительный период покоя — семена тиса могут пролежать в земле, не прорастая, до двух с половиной лет. А кроме того, всхожесть чрезвычайно низкая: в естественных условиях всего семь — восемь процентов.

— Чем же это объяснить? — спросил я.

— Во-первых, семена тиса, к сожалению, очень охотно едят различные грызуны, так что многие семена погибают еще в земле. А те, которые дадут росток, в дальнейшем страдают от недостатка света. Годичный росток тиса величиной всего со спичку. Теперь вы, конечно, и сами видите, что при таком возобновлении не дождешься, когда он вырастет. Вот у нас в заповеднике и решили попробовать разводить тис черенками. Весной срезаем веточку в семь — восемь сантиметров и помещаем во влажный песок с торфом. Самое главное при такой посадке — поддерживать достаточную влажность. При хороших условиях в течение пяти — шести месяцев черенок укореняется. К годичному возрасту у него уже имеется мощная корневая система, стволик одеревенеет и разовьются зачатки кроны. Этот метод посадки дает возможность ускорить рост посадочного материа­ла в восемь — десять раз.

— А хорошо укореняются черенки? — поинтересовался я.

— Очень хорошо. При таком методе отход не более десяти процентов. Мы уже перевезли наши саженцы в главный мас­сив заповедника и в целый ряд лесосовхозов. Даже в Москве они побывали — ездили показать себя на сельскохозяйствен­ной выставке: «Вот, мол, какие мы выросли богатыри!» —весело добавил Петр Алексеевич.