По горным тропам. Наши субтропики
В южном отделе заповедника есть еще один интереснейший уголок — это тисо-самшитовая роща. Находится она возле приморского городка Хосты.
Заканчивая свое знакомство с заповедником, я решил побывать и там. На автобусе я доехал до Хосты, а оттуда, расспросив дорогу, пошел вдоль берега горной речки.
Прошел около полутора километров, и вот передо мной белая каменная изгородь, ворота, а за ними уже начинается заповедная роща.
Признаюсь, шел я туда без всякого воодушевления. Я представлял себе эту рощу чем-то вроде курортного приморского парка, с расчищенными, усыпанными песком дорожками, с цветниками, лавочками, на которых отдыхает нарядная публика. Но заповедная роща оказалась совсем иной.
Проводить меня пошел научный сотрудник Петр Алексеевич. Он уже пятнадцать лет работает здесь и знает наизусть каждый уголок, каждое деревце.
Войдя в ворота и оглядевшись, я с радостью увидел, что ошибался в своих представлениях насчет приморского парка, цветников и прочего. Прямо от входа дорожка скрывалась в густой, почти непроходимой зелени девственного горного леса.
Мы вошли в него и направились вглубь по каменистой тропе. Она вела среди скал, густо заросших низкорослыми деревьями. Их ветки были сплошь укрыты твердыми вечнозелеными листочками.
— Это и есть самшит,— сказал мне Петр Алексеевич,— по прозвищу «железное дерево». Самшит очень тяжел — его удельный вес больше единицы. Поэтому, если бросить обрубок в воду, он тонет. Древесина этого дерева чрезвычайно крепка и в изделиях часто заменяет металл. Употребляют ее вместо металла в деталях машин, там, где требуется бесшумная работа. Из самшита делают челноки для ткацких станков, различные блоки, шестерни и валики. Кроме того, из него вытачивают бильярдные шары, шашки, шахматы и самые разнообразные художественные изделия.
Слушая Петра Алексеевича, я оглядывался по сторонам, стараясь найти крупное дерево самшита. Но кругом все деревца были очень небольшие, на глаз не выше четырех — пяти метров и толщиной не более десяти — пятнадцати сантиметров.
— Это что же, сравнительно молодая поросль? — спросил я.
— Да как вам сказать... — улыбнулся Петр Алексеевич. — Смотря с чем сравнивать. Таким деревцам около сотни лет, а многим и побольше будет.
— Что вы говорите! Сколько же лет может прожить самшит и каких размеров он в конце концов достигает?
— А я вам покажу, — ответил Петр Алексеевич.
Мы шли все дальше и дальше в глубь леса, и чем больше углублялись в него, тем он становился гуще и фантастичнее по своим очертаниям. Стволы и ветви деревьев были сплошь оплетены гибкими стеблями лиан. Но, помимо этого, с ветвей самшита свешивались зеленые бороды мхов, образуя целые гирлянды. А на земле роскошно зеленели заросли папоротника.
— Взгляните на наши субтропики — настоящие джунгли! — сказал Петр Алексеевич. — Тепло и влажно летом и зимой, да и не мудрено: с одной стороны Черное море, а с другой — горы, они загораживают от холодных ветров. У нас средняя температура выше плюс четырнадцати градусов. — Петр Алексеевич огляделся и добавил: — Тут не только самшит растет — вот вам падуб. — И он тронул рукой кустарник с растопыренными колючими листьями. — А вот лавровишня. Уж это-то деревце вы наверняка знаете.
Мы прошли немного дальше по тропинке, и Петр Алексеевич указал мне на очень странное растение. Это был папоротник, но рос он не на земле, а высоко над ней, на толстом древесном суку.
— Не подумайте, что такое растение — паразит, — сказал Петр Алексеевич, — что оно вытягивает соки из дерева, на котором растет. Папоротник-многоножка питается главным образом из атмосферы, так же как и эти мхи на деревьях. Они тоже не паразиты, наоборот, даже полезны для дерева, на котором растут. Дело в том, что самшит очень требователен к влаге, мох же сохраняет ее и тем самым предохраняет дерево от высыхания и от сравнительно резких колебании температуры. Правда, такой мох получает питание не только из окружающей атмосферы, он питается также за счет верхних, отмирающих частиц коры дерева, на котором растет. Но это, конечно, дереву нисколько не вредит.
Мы медленно продвигались в глубь этого чудесного субтропического леса с его непроходимыми зарослями.
— А вот взгляните, — сказалПетр Алексеевич, срывая какое-то травянистое растение с широкими зелеными листьями. — Ну-ка, что это такое? — И он указал на лист.
— То есть как «что такое»? — удивился я. — Самый обычный листок.
Петр Алексеевич перевернул лист тыльной стороной, и я увидел, что в центре к нему прикреплена на крохотном стебельке красная ягода.
Я ничего не мог понять: почему же ягода растет не как обычно, на ветке, а посередине листа?
— Вот видите, какое интересное растение, — улыбнулся, видя мое недоумение, Петр Алексеевич. — Это иглица, представитель древнего растительного мира. А широкие листовидные пластинки — ее боковые побеги. На них, как и на обычных побегах, весной бывают маленькие зеленоватые цветочки, а летом они превращаются в ягоды. Все эти растения, которые я вам покажу: и самшит, и тис, и падуб, и лавровишня — все они представители давным-давно минувших эпох. Вообразите себе, что мы с вами, как в сказке, перенеслись на много-много веков назад и вот теперь бродим по доисторическому лесу...
И действительно, все кругом было словно в сказке. Мы стояли на едва заметной тропинке, которая вела по крутому горному склону. Кругом росли причудливо искривленные деревца, сплошь увитые гибкими лианами. А зеленые бороды мхов, свисавшие с ветвей, походили на какие-то водоросли. Я взглянул вниз. Там вся эта путаница ветвей, мхов и лиан казалась еще более фантастической. Синеватая дымка тумана слегка окутывала ущелье, и мне вдруг с необыкновенной ясностью представилось, что я вовсе не в лесу, а на дне океана.
Подняв кверху глаза, я увидел прямо над головой какие - то крючковатые серо-зеленые не то побеги, не то лапы и щупальцы невиданных морских чудовищ. Я смотрел будто из глубины, со дна океана. А где-то далеко-далеко вверху, в узком просвете меж скал, синело, искрилось небо.
«А может быть, это вовсе не небо, а прозрачная глубина воды? Вот сейчас в ней покажутся силуэты плывущих рыб», И я невольно вспомнил:
Сидит у царя водяного Садко
И смотрит с тоскою печальной,
Как море-пучина над ним высоко
Синеет сквозь терем хрустальный.
— Петр Алексеевич, — воскликнул я, — да ведь это настоящее морское дно! Вот где бы надо снимать картину «Садко»!
— Да-да, на морское дно очень похоже, — ответил мой спутник. — Многие говорят.
С каждым шагом в этом необычайном лесу передо мноюоткрывалось что-нибудь новое. Вот Петр Алексеевич привел меня к сравнительно большому дереву самшита, вышиной метров десять — пятнадцать. Ствол его внизу был довольно толст, наверно, в диаметре около сорока сантиметров.
— Этому дереву не меньше полтысячи лет, — сказал мои спутник. — Преклонный возраст. Видите, уже начинает постепенно дряхлеть и гибнуть.
Посмотрев на «почтенного старца», мы пошли знакомиться с другими ценнейшими представителями заповедной рощи — с тисом, или, как его иначе называют, красным деревом.
Тис по внешнему виду немного напоминает сосну. Ветви его покрыты длинными темно-зелеными иголками. Растет он чрезвычайно медленно: за три — четыре тысячи лет вырастет всего около тридцати метров в вышину. Тис прозвали еще «негной» — за его исключительную стойкость против гниения. Упавшее дерево может пролежать на земле сотни лет и не поддается гниению.
Петр Алексеевич рассказал мне, что в зарубежных странах до наших дней сохранились древние здания, балки которых сделаны из тиса. Они служат уже пятьсот, шестьсот и более лет.
— В далеком прошлом, — продолжал Петр Алексеевич, — леса тиса, так же как и самшита, росли в разных частях Европы. Но потом, с изменением климата, они стали быстро исчезать. Исчезновению этих ценнейших пород во многом «помог» и сам человек. Тисовые и самшитовые леса беспощадно вырубались на различные поделки. Из тиса строились сваи, подземные сооружения. Он же шел на обшивку подводных частей судов. Кроме того, тис в древности употреблялся на изготовление луков. А благодаря тому, что древесина его имеет очень красивый красноватый оттенок, он широко использовался для выделки дорогой мебели. Но и этим еще не исчерпываются его ценные качества. Древесина тиса прекрасно резонирует и может быть с успехом использована для изготовления роялей. В общем, люди «постарались», — закончил Петр Алексеевич, — и вырубили тис, да и самшит везде, где только могли. У нас в стране тис в очень небольшом количестве сохранилсятолько на Черноморском побережье Кавказа, в Кахетин и в Крыму.
— А почему же он уцелел именно в этих местах? — поинтересовался я.
— Он уцелел там, откуда его было трудно вывезти. — Петр Алексеевич указал на окружающие нас скалы и ущелья. — Как вы его, например, отсюда повезете, на чем? По такой крутизне, да еще сквозь чащу, ни на лошади, ни на волах не проедешь. Значит, нужно сперва дорогу к каждому дереву прокладывать, а потом его уж вывозить. Ну, это, конечно, слишком накладно, овчинка выделки не стоит. Вот, благодаря недоступности этих мест, тис здесь до наших дней и сохранился. Ведь это же кругом естественный лес, здесь не было никаких посадок.
Наша тропа стала подниматься вверх по склону горы, а потом ее вдруг сменила довольно крутая деревянная лестница.
— Поглядите-ка на ступеньки, — обратил мое внимание Петр Алексеевич.
Я взглянул под ноги. Широкие ступеньки, прочно врубленные в каменистую почву, были коричневато-красной окраски.
— Это же красное дерево! — с изумлением воскликнул я.
— То-то и есть, — кивнул головой Петр Алексеевич. — Мыс вами будто во дворце по парадной лестнице поднимаемся. Да, положим, ни в одном дворце, конечно, такой огромной лестницы нет.
— Сколько же деревьев вы порубили на такую лестницу? — с сожалением спросил я.
— Что вы, у нас каждое дерево на учете! — изумился Петр Алексеевич. — Мы ни одного не рубим, разве уж только, если совсем засохнет. А эта лестница выстроена из тех деревьев, которые сами свалились. Они, наверно, уже сотни лет здесь лежали. Вот мы их и пустили в дело.
Осматривая заповедный лес, мы зашли в узкое ущелье; дно его было выстлано гладкими, будто отполированными каменными плитами.
Я с интересом оглядывал это необычное сооружение.
— Немало, видно, трудов и средств понадобилось, чтобы прорубить в неприступных скалах такую удобную и ровную дорогу?
— Ни одной копейки не потребовалось, — ответил на мои вопрос Петр Алексеевич. — Это сама природа так для нас постаралась. Много веков назад верхнийгорный пласт почему-то треснул и слегка раздвинулся, вот и получился такой каменный коридор.
Мы шли по коридору довольно долго. Слегка извиваясь, он вел нас вверх по склону горы. А кругом, по сторонам, росли все те же густые заросли самшита.
Глядя на ближайшие к нам деревца, которые росли на самом краю коридора, я заметил, что корни их почти не углубляются в почву. Да и углубляться-то было некуда: деревца росли прямо на голых скалах, только слегка прикрытых мохом.
Я обратил на это внимание Петра Алексеевича.
— Все наши растения очень нетребовательны к почве, —ответил он, — растут прямо на камнях. Им бы только как-нибудь ухватиться корнями — вот и все. Но зато скудость почвы здесь с избытком вознаграждается теплым и влажным климатом. Влаги в воздухе у нас очень много. Недаром же эти места зовутся «наши субтропики».
Наконец мы взобрались на самый верх скалы, к развалинам древней крепости. Отсюда открывался чудесный вид на ущелье и на соседние горы.
Мы сели на древние камни, поросшие мохом и лишайниками.
Я смотрел через ущелье на горы и думал о том, что, наверно, сотни лет назад отсюда вдаль зорко смотрели сторожевые дозоры. Они охраняли каменную твердыню башни. Прошли века, и от этой башни сохранились только одни развалины. А вот сами горы, ущелья остались все те же. И такая же тишина царит здесь, как много столетий назад. Здесь, среди гор и непроходимых лесов, кажется, ничто не напоминало о нашем XX веке — веке сложных машин, электричества и атомной энергии.
Неожиданно легкий гул, как отдаленный полет шмеля, послышался в воздухе. Гул становился все слышнее, все громче. И вот над зеленой шапкой горы показался летящий самолет. Он прогудел и скрылся, и снова вокруг наступила такая же тишина.
На обратном пути я спросил Петра Алексеевича, какие животные водятся в этом заповедном лесу.
— Участок-то невелик, всего триста гектаров, — ответил мои спутник, — поэтому зверю держаться у нас постоянно негде. А так, заходом, всякий зверь бывает — и кабан, и медведь... Однажды очень занятная история вышла как раз неподалеку от развалин крепости, где мы только что были.
Пошли мы поздней осенью осматривать своилесной участок. Проходим мимо одной пещеры в скале и видим, что вход в нее, будто нарочно, завален сучьями, мохом, землей. Что за странность? Подошли, поглядели, но, правда, особого внимания не обратили и дальше пошли. А на обратном пути — глядим, а уж вход в пещеру свободен: мох, сучья, земля — все в разные стороны раскидано, а на земле, на мху, свежие отпечатки медвежьих следов. Значит, сам Михаил Иванович Топтыгин забрел в пещеру и завалил изнутри выход, чтобы не дуло, — наверно, убежище себе устраивал, а мы ему помешали. Жалко, что потревожили, да ничего не поделаешь, больше уже не вернулся...
Петр Алексеевич помолчал и добавил:
— Иной раз и куницы сюда забегают. Только тоже случайно. Да ведь наш заповедник и не рассчитан на разведение животных. Наша главная задача — охрана и разведение тиса.
— Вернее, охрана, — поправил я. — Разводить-то вы его еще не умеете.
— Нет, умеем, — возразил Петр Алексеевич, — и это совершенно необходимо, потому что в природе тис крайне медленно возобновляется. У его семян очень длительный период покоя — семена тиса могут пролежать в земле, не прорастая, до двух с половиной лет. А кроме того, всхожесть чрезвычайно низкая: в естественных условиях всего семь — восемь процентов.
— Чем же это объяснить? — спросил я.
— Во-первых, семена тиса, к сожалению, очень охотно едят различные грызуны, так что многие семена погибают еще в земле. А те, которые дадут росток, в дальнейшем страдают от недостатка света. Годичный росток тиса величиной всего со спичку. Теперь вы, конечно, и сами видите, что при таком возобновлении не дождешься, когда он вырастет. Вот у нас в заповеднике и решили попробовать разводить тис черенками. Весной срезаем веточку в семь — восемь сантиметров и помещаем во влажный песок с торфом. Самое главное при такой посадке — поддерживать достаточную влажность. При хороших условиях в течение пяти — шести месяцев черенок укореняется. К годичному возрасту у него уже имеется мощная корневая система, стволик одеревенеет и разовьются зачатки кроны. Этот метод посадки дает возможность ускорить рост посадочного материала в восемь — десять раз.
— А хорошо укореняются черенки? — поинтересовался я.
— Очень хорошо. При таком методе отход не более десяти процентов. Мы уже перевезли наши саженцы в главный массив заповедника и в целый ряд лесосовхозов. Даже в Москве они побывали — ездили показать себя на сельскохозяйственной выставке: «Вот, мол, какие мы выросли богатыри!» —весело добавил Петр Алексеевич.
Создать контекстную рекламу в Бишкеке с таргетированием.