В заполярье. За гагунами
С гагачатами возились в основном Рая и Наташа. Коля принялся организовывать биологическую лабораторию, а мы с Иваном Галактионовичем занялись сбором материалов для музея. В первую очередь нужно было поскорее убить на чучела несколько гагунов, а то они, сбившись в стайки, почти все уже шли от берегов в открытое море менять перо. У островов остались только отдельные птицы.
Конечно, легче всего добывать гагуна в заповеднике, но мы не хотели выстрелами пугать их здесь. Пусть у нас в заповеднике они чувствуют себя в полной безопасности и совсем небоятся человека. Поэтому мы с Иваном Галактионовичем решили отправиться за гагунами и другими птицами километров за пятнадцать, на незаповедные острова.
Набили патроны, взяли с собой еду, поставили парус и с попутным ветром тронулись в путь.
После хлопот с вольером, инкубатором, гагачатами, когда буквально не было времени вздохнуть, теперь, сидя в боте, я с особенным удовольствием вновь почувствовал суровую красоту моря и диких скалистых островов.
Быстро бежит бот. Над головой упруго надувается ветром четырехугольный холщовый парус. Ветер брызжет в лицо водяной соленой пылью. Мимо проплывает берег — огромные серые камни с сидящими на них, как старики-удильщики, длинноносыми куликами. Море играет, все в солнце, в ветре, лижет борта лодки голубым пламенем ленивой волны. В воздухе кружат, кричат чайки. И даже их крики не нарушают этого первобытного покоя природы.
— Вот так бы плыть и плыть... — говорит Иван Галактионович.
— Да-да, хорошо, — нехотя отвечаю я, и мы снова молчим и смотрим на плещущий в солнце морской простор, на синее, безоблачное небо. Порою в нем, будто далекий парус, мелькнет белое крыло пролетающейчайки и исчезнет за зеленым лесистым островом...
Этот остров и был конечной целью нашего пути. Он не считался заповедным, поэтому здесь мы и собирались поохотиться.
Невдалеке от острова в море темнели небольшие луды. На таких лудах обычно и любят отдыхать гагуны. Я внимательно вгляделся. На одной из луд что-то белело. Я посмотрел в бинокль: вот они, гагуны, три штуки.
Мы опустили парус и взялись за весла.
Удастся ли подобраться? Я уже испытывал охотничье волнение. Удивительное дело, все время видел в заповеднике и гаг и гагунов, но смотрел на них просто как на домашнюю птицу. В голову даже не приходило, что это дичь. А вот теперь, подбираясь к гагунам с ружьем, сразу почувствовал, как от волнения задрожали руки.
Луда, возле которой плавали гагуны, все ближе и ближе. Я уже простым глазом хорошо видел больших белых птиц с темными головами. Греб теперь один Иван Галактионович. Я держал ружье наготове.
До ближайшего гагуна оставалось не более ста шагов, еще немного, и можно стрелять. Но в это время он взлетел, за ним другой — и все три птицы, хлопая крыльями, поднялись с воды и полетели низко над морем к соседней луде.
— Эх, заметили! — воскликнул с досадой Иван Галактионович. — Еще бы чуточку — и наши...
Мы опять взялись за весла и поплыли к той луде, где уселись гагуны, но с тем же результатом. Не подпустив нас шагов на сто, птицы перелетели на прежнюю луду.
— Стой, Лексеич, мы с тобой их перехитрим! — весело сказал Иван Галактионович. — Вылезай из лодки, садись за камень, а я их оттуда турну.
Я вылез на луду и спрятался за огромныйсерый камень. Иван Галактионович быстро отплыл. Вот его лодочка уже далеко покачивается на волнах. Он плыл не прямо к соседней луде, а немного объезжал ее, чтобы пугнуть гагунов на меня. Лодка скрылась за лудой.
Я устроился поудобнее. Ружьесо взведенными курками наготове...
Вдруг из-за луды показались три белые точки. Быстро увеличиваясь, они неслись над морем прямо ко мне. Гагуны! Только бы не заметили, не свернули в сторону!
Я прижался к каменной глыбе. Стрелять или нет? Камни мешают целиться. Я выскочил из-за них. Птицы с шумом свернули в сторону.
Выстрел — мимо; второй — и один из гагунов, опустив крылья, косо падает в воду. Всплеск воды — и на поверхности ничего нет, будто камень бросили. Нырнул. Сейчас вынырнет.
В один миг я перезарядил ружье, но гагуна нигде не было. Куда же он девался? Ведь возле луды в воде даже травы нет, негде и спрятаться. Вдруг шагов за двести в море показалось что-то белое. Поглядел в бинокль: гагун. Низко пригнув голову и почти весь погрузившись в воду, он быстро уходил в море. Он то исчезал под водой, то опять показывался.
Что же мне делать?
Я начал кричать, звать на помощь Ивана Галактионовича с лодкой. Куда же он делся?
Неожиданно над самойголовой послышался свист крыльев. Мимо меня пронеслись два гагуна. Не целясь, я выстрелил им вслед. Один будто споткнулся в воздухе, упал в воду и тоже исчез.
«Опять ушел!» В полном отчаянии, с разряженным ружьем, я опустился на камень.
Вдалеке показалась лодка Ивана Галактионовича. Он плыл ко мне. Но теперь все равно было уже поздно. Наверно, оба раненых гагуна ушли далеко в море.
Иван Галактионович подъехал.
— Ну что, убил?
— Ты-то куда с лодкой пропал?
— Да я там караулил — думал, от тебя обратно полетят.
Я сел в лодку, и мы поплыли наудачу в море, в ту сторону, куда ушел первый гагун. Отплыли метров четыреста — нигде не видно.
— Подожди, а это кто там плавает? — спросил Иван Галактионович.
Я посмотрел в бинокль:
— Нет, это чайка.
— А там?
— Тоже чайка.
Отплыв еще метров сто, мы повернули обратно к луде. И вдруг прямо перед лодкой, в каких-нибудь двадцати шагах, я заметил — на воде что-то белеет.
— Должно быть, щепка, — сказал Иван Галактионович.
Мы подплыли ближе. Я боялся поверить глазам: не кажется ли?
— Гагун! Он и есть! — радостно воскликнул Иван Галактионович.
Впереди нас на волнах покачивался мертвый гагун. Он почта весь был в воде, только спинка виднелась. Еще взмах весел — и я с торжеством вытащил из воды дорогую добычу.
Первый раз в жизни держал я в руках гагуна. До чего красив! Недаром про него говорится, что в его наряде отражаются все краски Севера: белизна снегов тундры, густая чернота прибрежных скал, зеленоватый цвет льда и розовато-желтый отблеск зари.
Иван Галактионович тоже был очень доволен:
— Ну, Лексеич, молодец, не подкачал!.. Мы сейчас и второго разыщем. Куда он отправился?
Но этого я и сам не знал. Ведь он сразу нырнул и исчез. Вероятнее всего, нырнул где-нибудь очень далеко.
Мы возвратились на луду и долго осматривали в бинокль поверхность моря. Нигде не видать.
— Вот что, Лексеич, — серьезно сказал Иван Галактионович, — может, он никуда отсюда и не уплыл, а под водой и остался.
— То есть как под водой? — не понял я. — Должен же он когда-нибудь вынырнуть!
— Должен, да не всегда, —ответил Иван Галактионович. — Едем-ка лучше на остров, а то вода ишь как убывает. Лодка обсохнет, и сиди тут полдня на луде.
Мы сели в бот и поплыли к острову. Я стал осматривать в бинокль берег острова — может, раненый гагун туда как-нибудь пробрался. Ничего не видно. Значит, удрал! Жаль. Ну, один все-таки ведь есть. Снова высадились на берег. Перед нами была полянка, а дальше — мелкая березовая поросль.
— Сейчас наберем сушняка, костер разложим, чаек вскипятим, — сказал Иван Галактионович.
— А где же воды взять?
— Воды здесь хоть отбавляй: ключи, вода чистая, хорошая.
Мы пошли в березовую поросль за сушняком для костра.
Только вошли, как затрещит что-то в кустах! Тетерев, один, другой, третий — так и взлетают из-под ног. Мы бросились к лодке за ружьями, да уж поздно, все разлетелись. Делать нечего, пришлось, набрав сухого валежника, возвращаться на берег.
Иван Галактионович принес в котелке отличной ключевой воды. Мы вскипятили чаи и уселись на берегу закусывать.
— Эх, Лексеич, хорошо здесь летом! И день и ночь светло, море играет, птица кричит — благодать, — сказал Иван Галактионович, прихлебывая из кружки горячий чаи. — Зато уж зимой не приведи бог! Мороз, темнота, почитай, круглые сутки. Какие-нибудь три—четыре часа посветлеет малость, и опять ночь и ночь, только сполохи играют.
— А красивые эти сполохи?
— Ничего себе, красиво: то вроде как зарево по небу пойдет, то будто костер, а то цветными огнями заиграет.
— И долго они бывают?
— А когда как: иной раз всю ночь играют.
— Ну вот, а ты говоришь, зимой плохо, темно...
— Да-да, сполохи... А вот как закружит погодушка, как завернут мороз, снег, пурга — ну беда, да и только. Нет, Лексеич, плохо у нас зимой. Что и говорить, атмосфера совсем неважная.
— Что же ты всю зиму-то делаешь? Море замерзло, гаг нет. Скучно, наверно.
— А зачем скучать? — удивился Иван Галактионович. — Зимой я зверя добываю, это мое исконное ремесло. До берега рукой подать, а там ведь леса не заповедные, охоться сколько хочешь. Зимою у нас в заповеднике сторожить нечего. Отпрошусь у директора дня на два, три — и в лес.
— А ночуешь где?
— Как где? В лесу и ночую, у костра. Нарублю сосновых веток, постелю — вот тебе и перина. Лежи-полеживай!
— Какого же зверя добываешь?
— Ну, насчет зверя здесь обижаться не приходится. Зверь всякий имеется: белка, куница, медведь... Года три назад прямо на медвежью берлогу наскочил, чуть не провалился. Снежкомее запорошило, и не заметно. Стал я на сугроб взбираться — смотрю, что это желтеет под снегом? А это берлога. От медведя теплый дух идет кверху, вот снег под ним и подтаивает и темнеет, как в оттепель весной. Я — назад. Отошел шагов пять и думаю: «Что делать? Один я, и ружье плохонькое, а упускать такой случаи тоже нескладно. Ну, была не была...» Зарядил ружье пулей, потом вырубил березочку подлиннее, подошел опять к берлоге и стал туда березой тыкать. Как он заревет! Я березку бросил, ружье наизготовку, жду. Гляжу, из-под снега головища показалась. Батюшки мои, что копна! Тут уж ожидать нечего: прицелился — хлоп! —он назад в берлогу и завалился. Убить-то убил, а дальше никак не справлюсь — в нем пудов пятнадцать, не меньше. Разве вытащишь один из берлоги? Так и прошлось самому туда лезть, расчищать кругом снег да прямо в берлоге и обдирать, и тушу на части разделывать. Хорошо еще, погода теплая была, а то бы и не справился. Потом уж по частям мясо домой перетащил, а шкуру директору на память отдал. Она и сейчас у него. Вот так, Лексеич, и живем всю зиму. Сами вроде как медведи. Застанет иной раз ненастье — выроешь себе берлогу в снегу и сидишь, пока не стихнет...
Он подбросил сушняка в костер и задумался, глядя вдаль.
Я тоже глядел на спокойную, будто вылитую из голубого стекла поверхность моря, на луды, на дальние зеленые острова, дышал запахом моря и никак не мог представить себе этот сверкающий, солнечный простор погруженным в тьму полярной ночи, в снега, в метель.
— Зато уж весна у нас так весна! — перебил мои мысли Иван Галактионович. — Знаешь, Лексеич, вот на исходе марта начнет день прибывать, ну, уж тут только держись! Снег еще кругом, бело все, а солнце как поутру встанет, так и калит весь день, так и калит. Свет такой — не знаешь, куда и глядеть. На небо не взглянешь и на землю тоже. Весь снег будто в огне полыхает. А потом море начнет вскрываться, птица полетит — что тут крику, что радости, и не расскажешь. Чайки орут, гагары стонут, гагуны гавкают, за гагами по разводьям промеж льдин носятся. Вот когда к нам, Лексеич, приезжай. Весна — это самое ликование, всеравно что на празднике. На тока тебя свожу. У нас глухари, как воронье, по деревьям рассядутся. Приезжай обязательно по весне.
Мы позавтракали, снова взяли ружья и разошлись по лесу. Иван Галактионович пошел с одной стороны мелколесья, я — с другой.
Я шел среди молодой поросли по мягкому моху и так задумался, что чуть не выронил ружье, когда из-под носа с треском вырвался иссиня-черный косач. Он полетел через поляну. Я выстрелил. Тетерев тяжело шлепнулся на землю.
Положив его в заплечный мешок, я пошел дальше.
Часа через два я вышел на берег, к лодке. Иван Галактионович уже сидел у разведенного костра и курил трубочку.
Была самая середина отлива: вода далеко ушла от берега, и та луда, где я стрелял гагунов, соединилась с нашим островом; только местами остались широкие плесы воды.
— Ну-ка, Лексеич, глянь-ка в бинокль, что там белеет? — сказал Иван Галактионович, указывая на обсохшую часть моря, по направлению к луде.
Я посмотрел в бинокль и чуть не вскрикнул от радостного изумления: среди обнажившихся теперь подводных зарослей ясно виднелся лежащий гагун.
Мы взяли по большому колу и, опираясь на них и перепрыгивая с камня на камень, направились к нему. Я все-таки не сумел благополучно добраться и, сорвавшись с камня, шлепнулся в холодную, жидкую грязь. Но что все эти невзгоды перед нашей удачей!
Наконец я добрался до гагуна. Он был мертв, лежал на зарослях туры, крепко ухватившись клювом за подводный стебель.
— Я ж тебе говорил, что он под водой остался, а ты не поверил!— весело сказал Иван Галактионович. — У меня, брат, часто так бывало: ранишь, а он нырнет, схватится у дна за тур, да так там и сдохнет. А как вода отольет, он, голубчик, тут и окажется.
Достав убитую птицу, мы выбрались на берег и развели костер. Я согрелся, обсушился немного, и мы поплыли домой.