В заполярье. За гагунами

С гагачатами возились в основном Рая и Наташа. Коля принялся организовывать биологическую лабораторию, а мы с Иваном Галактионовичем занялись сбором материалов для му­зея. В первую очередь нужно было поскорее убить на чучела несколько гагунов, а то они, сбившись в стайки, почти все уже шли от берегов в открытое море менять перо. У островов оста­лись только отдельные птицы.

Конечно, легче всего добывать гагуна в заповеднике, но мы не хотели выстрелами пугать их здесь. Пусть у нас в заповед­нике они чувствуют себя в полной безопасности и совсем небоятся человека. Поэтому мы с Иваном Галактионовичем ре­шили отправиться за гагунами и другими птицами километров за пятнадцать, на незаповедные острова.

Набили патроны, взяли с собой еду, поставили парус и с попутным ветром тронулись в путь.

После хлопот с вольером, инкубатором, гагачатами, когда буквально не было времени вздохнуть, теперь, сидя в боте, я с особенным удовольствием вновь почувствовал суровую красо­ту моря и диких скалистых островов.

Быстро бежит бот. Над головой упруго надувается ветром четырехугольный холщовый парус. Ветер брызжет в лицо во­дяной соленой пылью. Мимо проплывает берег — огромные серые камни с сидящими на них, как старики-удильщики, длин­ноносыми куликами. Море играет, все в солнце, в ветре, лижет борта лодки голубым пламенем ленивой волны. В воздухе кружат, кричат чайки. И даже их крики не нарушают этого первобытного покоя природы.

— Вот так бы плыть и плыть... — говорит Иван Галактио­нович.

— Да-да, хорошо, — нехотя отвечаю я, и мы снова молчим и смотрим на плещущий в солнце морской простор, на синее, безоблачное небо. Порою в нем, будто далекий парус, мелькнет белое крыло пролетающейчайки и исчезнет за зеленым лесистым островом...

Этот остров и был конечной целью нашего пути. Он не считался заповедным, по­этому здесь мы и собирались поохотиться.

Невдалеке от острова в море темнели небольшие лу­ды. На таких лудах обычно и любят отдыхать гагуны. Я внимательно вгляделся. На одной из луд что-то беле­ло. Я посмотрел в бинокль: вот они, гагуны, три штуки.

Мы опустили парус и взялись за весла.

Удастся ли подобраться? Я уже испытывал охотничье вол­нение. Удивительное дело, все время видел в заповеднике и гаг и гагунов, но смотрел на них просто как на домашнюю птицу. В голову даже не приходило, что это дичь. А вот теперь, под­бираясь к гагунам с ружьем, сразу почувствовал, как от волнения задрожали руки.

Луда, возле которой плавали гагуны, все ближе и ближе. Я уже простым глазом хорошо видел больших белых птиц с темными головами. Греб теперь один Иван Галактионович. Я держал ружье наготове.

До ближайшего гагуна оставалось не более ста шагов, еще немного, и можно стрелять. Но в это время он взлетел, за ним другой — и все три птицы, хлопая крыльями, поднялись с во­ды и полетели низко над морем к соседней луде.

— Эх, заметили! — воскликнул с досадой Иван Галактио­нович. — Еще бы чуточку — и наши...

Мы опять взялись за весла и поплыли к той луде, где усе­лись гагуны, но с тем же результатом. Не подпустив нас ша­гов на сто, птицы перелетели на прежнюю луду.

— Стой, Лексеич, мы с тобой их перехитрим! — весело ска­зал Иван Галактионович. — Вылезай из лодки, садись за ка­мень, а я их оттуда турну.

Я вылез на луду и спрятался за огромныйсерый камень. Иван Галактионович быстро отплыл. Вот его лодочка уже да­леко покачивается на волнах. Он плыл не прямо к соседней лу­де, а немного объезжал ее, чтобы пугнуть гагунов на меня. Лодка скрылась за лудой.

Я устроился поудобнее. Ружьесо взведенными курками на­готове...

Вдруг из-за луды показались три белые точки. Быстро уве­личиваясь, они неслись над морем прямо ко мне. Гагуны! Толь­ко бы не заметили, не свернули в сторону!

Я прижался к каменной глыбе. Стрелять или нет? Камни мешают целиться. Я выскочил из-за них. Птицы с шумом свер­нули в сторону.

Выстрел — мимо; второй — и один из гагунов, опустив крылья, косо падает в воду. Всплеск воды — и на поверхности ни­чего нет, будто камень бросили. Нырнул. Сейчас вынырнет.

В один миг я перезарядил ружье, но гагуна нигде не было. Куда же он девался? Ведь возле луды в воде даже травы нет, негде и спрятаться. Вдруг шагов за двести в море показалось что-то белое. Поглядел в бинокль: гагун. Низко пригнув голову и почти весь погрузившись в воду, он быстро уходил в море. Он то исчезал под водой, то опять показывался.

Что же мне делать?

Я начал кричать, звать на помощь Ивана Галактионовича с лодкой. Куда же он делся?

Неожиданно над самойголовой послышался свист крыльев. Мимо меня пронеслись два гагуна. Не целясь, я выстрелил им вслед. Один будто споткнулся в воздухе, упал в воду и тоже исчез.

«Опять ушел!» В полном отчаянии, с разряженным ружьем, я опустился на камень.

Вдалеке показалась лодка Ивана Галактионовича. Он плыл ко мне. Но теперь все равно было уже поздно. Наверно, оба раненых гагуна ушли далеко в море.

Иван Галактионович подъехал.

— Ну что, убил?

— Ты-то куда с лодкой пропал?

— Да я там караулил — думал, от тебя обратно полетят.

Я сел в лодку, и мы поплыли наудачу в море, в ту сторону, куда ушел первый гагун. Отплыли метров четыреста — нигде не видно.

— Подожди, а это кто там плавает? — спросил Иван Галак­тионович.

Я посмотрел в бинокль:

— Нет, это чайка.

— А там?

— Тоже чайка.

Отплыв еще метров сто, мы повернули обратно к луде. И вдруг прямо перед лодкой, в каких-нибудь двадцати шагах, я заметил — на воде что-то белеет.

— Должно быть, щепка, — сказал Иван Галактионович.

Мы подплыли ближе. Я боялся поверить глазам: не кажет­ся ли?

— Гагун! Он и есть! — радостно воскликнул Иван Галак­тионович.

Впереди нас на волнах покачивался мертвый гагун. Он по­чта весь был в воде, только спинка виднелась. Еще взмах ве­сел — и я с торжеством вытащил из воды дорогую добычу.

Первый раз в жизни держал я в руках гагуна. До чего красив! Недаром про него говорится, что в его наряде отражаются все краски Севера: белизна снегов тундры, густая чернота при­брежных скал, зеленоватый цвет льда и розовато-желтый от­блеск зари.

Иван Галактионович тоже был очень доволен:

— Ну, Лексеич, молодец, не подкачал!.. Мы сейчас и вто­рого разыщем. Куда он отправился?

Но этого я и сам не знал. Ведь он сразу нырнул и исчез. Вероятнее всего, нырнул где-нибудь очень далеко.

Мы возвратились на луду и долго осматривали в бинокль поверхность моря. Нигде не видать.

— Вот что, Лексеич, — серьезно сказал Иван Галактионо­вич, — может, он никуда отсюда и не уплыл, а под водой и остался.

— То есть как под водой? — не понял я. — Должен же он когда-нибудь вынырнуть!

— Должен, да не всегда, —ответил Иван Галактионович. — Едем-ка лучше на остров, а то вода ишь как убывает. Лодка обсохнет, и сиди тут полдня на луде.

Мы сели в бот и поплыли к острову. Я стал осматривать в бинокль берег острова — может, раненый гагун туда как-ни­будь пробрался. Ничего не видно. Значит, удрал! Жаль. Ну, один все-таки ведь есть. Снова высадились на берег. Перед на­ми была полянка, а дальше — мелкая березовая поросль.

— Сейчас наберем сушняка, костер разложим, чаек вскипятим, — сказал Иван Галактионович.

— А где же воды взять?

— Воды здесь хоть отбавляй: ключи, вода чистая, хоро­шая.

Мы пошли в березовую поросль за сушняком для костра.

Только вошли, как затрещит что-то в кустах! Тетерев, один, другой, третий — так и взлетают из-под ног. Мы бросились к лодке за ружьями, да уж поздно, все разлетелись. Делать не­чего, пришлось, набрав сухого валежника, возвращаться на берег.

Иван Галактионович принес в котелке отличной ключевой воды. Мы вскипятили чаи и уселись на берегу закусывать.

— Эх, Лексеич, хорошо здесь летом! И день и ночь светло, море играет, птица кричит — благодать, — сказал Иван Галак­тионович, прихлебывая из кружки горячий чаи. — Зато уж зимой не приведи бог! Мороз, темнота, почитай, круглые сутки. Какие-нибудь три—четыре часа посветлеет малость, и опять ночь и ночь, только сполохи играют.

— А красивые эти сполохи?

— Ничего себе, красиво: то вроде как зарево по небу пойдет, то будто костер, а то цветными огнями заиграет.

— И долго они бывают?

— А когда как: иной раз всю ночь играют.

— Ну вот, а ты говоришь, зимой плохо, темно...

— Да-да, сполохи... А вот как закружит погодушка, как за­вернут мороз, снег, пурга — ну беда, да и только. Нет, Лексеич, плохо у нас зимой. Что и говорить, атмосфера совсем неважная.

— Что же ты всю зиму-то делаешь? Море замерзло, гаг нет. Скучно, наверно.

— А зачем скучать? — удивился Иван Галактионович. — Зимой я зверя добываю, это мое исконное ремесло. До берега рукой подать, а там ведь леса не заповедные, охоться сколько хочешь. Зимою у нас в заповеднике сторожить нечего. Отпро­шусь у директора дня на два, три — и в лес.

— А ночуешь где?

— Как где? В лесу и ночую, у костра. Нарублю сосновых веток, постелю — вот тебе и перина. Лежи-полеживай!

— Какого же зверя добываешь?

— Ну, насчет зверя здесь обижаться не приходится. Зверь всякий имеется: белка, куница, медведь... Года три назад прямо на медвежью берлогу наскочил, чуть не провалился. Снежкомее запорошило, и не заметно. Стал я на сугроб взбираться — смотрю, что это желтеет под снегом? А это берлога. От медведя теплый дух идет кверху, вот снег под ним и подтаивает и тем­неет, как в оттепель весной. Я — назад. Отошел шагов пять и думаю: «Что делать? Один я, и ружье плохонькое, а упускать такой случаи тоже нескладно. Ну, была не была...» Зарядил ружье пулей, потом вырубил березочку подлиннее, подошел опять к берлоге и стал туда березой тыкать. Как он заревет! Я березку бросил, ружье наизготовку, жду. Гляжу, из-под сне­га головища показалась. Батюшки мои, что копна! Тут уж ожи­дать нечего: прицелился — хлоп! —он назад в берлогу и зава­лился. Убить-то убил, а дальше никак не справлюсь — в нем пудов пятнадцать, не меньше. Разве вытащишь один из берло­ги? Так и прошлось самому туда лезть, расчищать кругом снег да прямо в берлоге и обдирать, и тушу на части разделывать. Хорошо еще, погода теплая была, а то бы и не справился. По­том уж по частям мясо домой перетащил, а шкуру директору на память отдал. Она и сейчас у него. Вот так, Лексеич, и жи­вем всю зиму. Сами вроде как медведи. Застанет иной раз не­настье — выроешь себе берлогу в снегу и сидишь, пока не стихнет...

Он подбросил сушняка в костер и задумался, глядя вдаль.

Я тоже глядел на спокойную, будто вылитую из голубого стекла поверхность моря, на луды, на дальние зеленые острова, дышал запахом моря и никак не мог представить себе этот сверкающий, солнечный простор погруженным в тьму полярной ночи, в снега, в метель.

— Зато уж весна у нас так весна! — перебил мои мысли Иван Галактионович. — Знаешь, Лексеич, вот на исходе марта начнет день прибывать, ну, уж тут только держись! Снег еще кругом, бело все, а солнце как поутру встанет, так и калит весь день, так и калит. Свет такой — не знаешь, куда и глядеть. На небо не взглянешь и на землю тоже. Весь снег будто в огне по­лыхает. А потом море начнет вскрываться, птица полетит — что тут крику, что радости, и не расскажешь. Чайки орут, гагары стонут, гагуны гавкают, за гагами по разводьям промеж льдин носятся. Вот когда к нам, Лексеич, приезжай. Весна — это самое ликование, всеравно что на празднике. На тока тебя сво­жу. У нас глухари, как воронье, по деревьям рассядутся. При­езжай обязательно по весне.

Мы позавтракали, снова взяли ружья и разошлись по лесу. Иван Галактионович пошел с одной стороны мелколесья, я — с другой.

Я шел среди молодой поросли по мягкому моху и так заду­мался, что чуть не выронил ружье, когда из-под носа с треском вырвался иссиня-черный косач. Он полетел через поляну. Я вы­стрелил. Тетерев тяжело шлепнулся на землю.

Положив его в заплечный мешок, я пошел дальше.

Часа через два я вышел на берег, к лодке. Иван Галактио­нович уже сидел у разведенного костра и курил трубочку.

Была самая середина отлива: вода далеко ушла от берега, и та луда, где я стрелял гагунов, соединилась с нашим остро­вом; только местами остались широкие плесы воды.

— Ну-ка, Лексеич, глянь-ка в бинокль, что там белеет? — сказал Иван Галактионович, указывая на обсохшую часть моря, по направлению к луде.

Я посмотрел в бинокль и чуть не вскрикнул от радостного изумления: среди обнажившихся теперь подводных зарослей ясно виднелся лежащий гагун.

Мы взяли по большому колу и, опираясь на них и перепры­гивая с камня на камень, направились к нему. Я все-таки не сумел благополучно добраться и, сорвавшись с камня, шлеп­нулся в холодную, жидкую грязь. Но что все эти невзгоды пе­ред нашей удачей!

Наконец я добрался до гагуна. Он был мертв, лежал на за­рослях туры, крепко ухватившись клювом за подводный сте­бель.

— Я ж тебе говорил, что он под водой остался, а ты не по­верил!— весело сказал Иван Галактионович. — У меня, брат, часто так бывало: ранишь, а он нырнет, схватится у дна за тур, да так там и сдохнет. А как вода отольет, он, голубчик, тут и окажется.

Достав убитую птицу, мы выбрались на берег и развели костер. Я согрелся, обсушился немного, и мы поплыли домой.